Цикл «Выбор»: рассказы
«Быть человеком» и «Гори, гори, моя звезда!»
Быть человеком
У его ног расстилалась бескрайняя, выжженная, безжизненная пустыня. Он огляделся — песчаный, мёртвый океан окружал его со всех сторон.
Он всмотрелся вдаль — везде был этот жёлто-серый выгоревший песок, и не было ему ни конца, ни края — казалось, что весь мир превратился в бесконечный, песчаный, мёртвый океан, и сам он находился в его центре.
Он застонал и с тяжёлым, хриплым вздохом опустился на поверхность, прямо там, где и стоял: выбирать место не имело смысла — вокруг него был только жёлто-серый, выцветший, раскалённый песок.
Он сидел и машинально горстями черпал песок, а потом пересыпал его из ладони в ладонь, пропуская сквозь пальцы, и меланхолично следил за тем, как он с тихим шорохом, маленьким ручейком до последней крупинки вливался в бескрайний песчаный океан.
Когда это занятие ему наскучило, он посмотрел на свои руки — на ладонях остались серые следы. Он отряхнул их — серые следы остались. Эти следы его беспокоили. Он с силой потёр ладони — серые следы не оттирались.
Он еще сильнее потёр ладони — эти серые пятна стали темнее и больше, ему даже показалось, что они въелись в кожу.
Он был в замешательстве: почему-то эти серые пятна тревожили его, и эта, поначалу смутная тревога, становилась всё сильнее.
Он снова огляделся. Вокруг него всё также расстилалась бескрайняя жёлто-серая пустыня. Мёртвая. Никакого движения не было, только иногда было видно, как время от времени над поверхностью колебались горячие слои воздуха.
Он поднял голову вверх: над ним, кажется, угадывалось небо, и оно было такого же выцветшего, жёлто-серого цвета. Он не видел солнца, его словно бы и не было, но он чувствовал становившийся всё более горячим жар, окружавший его со всех сторон.
Этот жар шёл и сверху, и снизу, вообще отовсюду — а он сам словно находился в его эпицентре, и температура жара все повышалась, и повышалась. Странное место…
Но его не заботило то, где он находился. Ему казалось, что сейчас важнее всего оттереть со своих рук этот серый пепел.
Он тёр и тёр ладони, но серое пепельное пятно становилось всё больше.
Он зачерпнул горсть песка и стал его рассматривать.
Сердце больно стукнуло у него в горле.
Он замер, а потом осторожно подул на ладони — с них слетело почти прозрачное, серое облачко...
Это был... пепел?
Да, это был пепел…
Выцветший жёлтый песок был смешан с серым пеплом.
В безмолвной, неожиданно накатившей истерике, он потряс руками.
Ему показалось, что с его пальцев осыпается пепел.
Да, точно, с его пальцев сыпался пепел, и его становилось всё больше, больше, больше...
Жар, охвативший его со всех сторон, становился всё сильнее, ему казалось, что всё его тело начало плавиться в этом невыносимом пекле.
Но не это его волновало...
Ему было всё равно — кто он, где он, что с ним...
Он никак не мог оттереть этот проклятый пепел со своих рук!
Он с остервенением тёр ладони — но у него ничего не получалось: серые пепельные пятна становились всё больше. В гневе он зарычал: серые пепельные пятна как будто поглощали его, и уже добрались до локтей.
Да что же это!
В бессильной ярости он схватил большую горсть песка и бросил её в пространство.
Когда брошенный им песок маленьким смерчем пронёсся по окружавшему его пространству, вернулся к нему и опал, он увидел, что перед ним стоят молодые женщина и мужчина. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, крепко держась за руки. Что это? Мираж? Да какая разница!
Он схватил ещё одну горсть песка и с размаха бросил в них — пара исчезла, а он снова стал тереть руки, пытаясь стереть пятна. Но — тщетно.
Жар становился всё сильнее. Ему стало казаться, что начали плавиться даже его кости. Неужели он не сможет оттереть эти серые пятна?
Он вскочил, поднял лицо вверх — туда, где должно было быть небо — и закричал.
— А-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а!!! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!
Он кричал, кричал, кричал — пока не обессилел и не упал на серо-жёлтый пепельный песок.
Когда он открыл глаза — перед ним снова была та же пара: женщина и мужчина стояли, взявшись за руки, прижавшись друг к другу так, словно были единым целым.
Он вскочил на ноги и бросился на них с кулаками — но у него ничего не получалось: как только он подбегал к ним вплотную — пара мягко перемещалась в пространстве и он никак не мог их достать.
У него не получалось их ударить, как он ни старался.
Когда он окончательно выдохся, то бессильно опустился на пепельный песок: ему было всё равно — кто он, где он, почему он здесь.
Единственное чувство, которое он испытывал — была ненависть к этим двум людям, к этой паре, которую ему никак не удавалось уничтожить — хотя теперь это было единственным, чего он хотел.
Становилось всё жарче. Воздух обжигал его кожу. Его это волновало только потому, что это могло помешать предпринять ещё одну попытку: ему хотелось броситься на эту пару, уничтожить её, но сил не было.
Он в ярости заскрипел зубами: его ноги до колен были покрыты пепельно-серыми пятнами.
Он посмотрел на своих мучителей — они стояли перед ним в белоснежных одеждах, казалось, что к ним не прилипло ни одной песчинки, ни одной крупинки пепла.
Он жаждал наброситься на них. Каждая клетка его тела жаждала наброситься на этих людей и уничтожить их.
У него просто не было на это сил.
Женщина и мужчина подошли и положили свои ладони ему на виски с обеих сторон...
Солнечный луч разбудил её на рассвете. Она была счастлива. Хотя бы несколько минут — но она была счастлива. В эти утренние минуты — короткие, но такие жизненно важные для неё — она была счастлива.
В эти минуты она вспоминала своего мужа, своего любимого, единственного, солнечного, ясноглазого, с ласковой улыбкой и нежными руками. Она вздохнула и прикрыла глаза. Ей не хотелось, чтобы начинался день…
Война. Её муж воевал, защищая родную станицу от фашистов. Прямо перед войной он стал инвалидом, на фронт его не взяли и он ушёл к партизанам.
Она давно его не видела — партизаны редко выходили на связь, и станичники получали «весточки» о том, что отряд ещё существует и воюет, только когда узнавали, что очередной фашистский поезд пущен под откос, что вражеская колонна попала под обстрел, что немецкую комендатуру взорвали…
И она с бесконечным счастьем ловила эти скупые новости, она жила ими и ждала мужа в их доме на окраине станицы. Ждала и любила...
В дверь забарабанили. Она вздрогнула, поднялась, наскоро привела себя в порядок, открыла дверь и вышла на крыльцо.
Перед ней стоял сосед, рядом с ним прилегли два его волкодава.
Она мысленно застонала. Сосед уже давно проявлял к ней интерес, даже сватался, но — она выбрала другого. Сосед затаил злобу и намеренно, на сенокосе, незадолго до свадьбы, косой повредил ногу её жениху. Доказать этого не удалось: сосед сделал это исподтишка, свидетелей не было. Её любимый стал инвалидом. Но — ей было всё равно, она вышла замуж за своего любимого и жили они счастливо.
Теперь же, когда станицу захватили фашисты, сосед наслаждался своей властью: он стал полицаем и свою злобу изливал на станичников — стариков, детей, женщин, особенно — на неё.
— Ну, здравствуй, соседка. — Он смотрел на неё с откровенной насмешкой. — Как жизнь? Всё учительствуешь? А где твой муж-калека? Бросил тебя? Даже калеке стала не нужна? — Он прекрасно знал, что её муж стал партизаном, но продолжал издеваться.
Она молчала. Она понимала, что происходит и продолжала молчать. Не раз за то время, что их станица была оккупирована фашистами, сосед-полицай приходил к ней и предлагал переехать к нему: «Но уже не законной женой — ты теперь этого недостойна. А полюбовницей и служанкой, так и быть, приму. И будь благодарна, что жива останешься».
И каждый раз она указывала ему на дверь.
В последний раз уходя, он остановился, повернулся, посмотрел на неё полным ненависти взглядом и процедил сквозь зубы: «Пожалеешь… Оба пожалеете…».
Он плюнул на пол и вышел, громко хлопнув дверью.
Теперь в его глазах плескалась радость. Он наслаждался. Наслаждался происходящим.
Она молчала.
— А я вот решил тебе помочь, по-соседски. Нашёл я твоего мужа, да, нашёл. Почти у дома твоего. Видно он шёл, шёл к тебе — да и не дошёл, калека твой. А я вот помог. Я же хороший сосед! Ну и собачки мои тоже помогли! — И полицай захохотал во всё горло.
Насмеявшись вволю, он зашёл за угол дома и через мгновение бросил к её ногам окровавленное тело. Она окаменела: это было истерзанное тело её мужа.
Любимый лежал у её ног окровавленной, изломанной массой. Было понятно, что его рвали собаки, и пытали так долго и жестоко, что его тело почти потеряло человеческие очертания.
Со стоном она опустилась на колени рядом с телом мужа, обняла его и замерла.
— Это всё из-за тебя! Ты виновата! Ты! И он! Ненавижу! — Полицай кричал эти слова снова и снова, беснуясь, бегая вокруг них, время от времени останавливаясь, чтобы с размаха ногой ударить тело её мужа.
Она только крепче обнимала тело любимого, пытаясь прикрыть его собой.
Через какое-то время полицай остановился, выдохнул, на его лице появилась привычная ухмылка.
— Но я, как хороший сосед, сделаю тебе… вам обоим… ещё один подарок. Вы останетесь вместе. — Он подошёл, наклонился, схватил её за волосы, больно дёрнул, заставил поднять голову и прокричал ей в лицо одно слово: — Навсегда!!!!!
Переполненный ненавистью, он рывком её поднял, ударил кулаком в лицо с такой силой, что через открытую входную дверь она спиной упала в сени, а следом зашвырнул в дом тело её мужа.
Потом она услышала, как застучал молоток, и в доме стало темно.
Со стоном она поднялась и подёргала входную дверь — та не открывалась. Она поняла, что двери и окна заколотили снаружи. Запахло бензином и палёным, в дом сквозь щели потянуло горьким, серым дымом.
Она опустилась на пол, на коленях подползла к мужу, взяла его голову в свои ладони, нежно повернула к себе и всмотрелась ему в лицо. Он открыл глаза и улыбнулся ей.
Не отрываясь, они молча смотрели друг другу в глаза.
Через несколько минут деревянный дом полыхал.
Ни крика, ни мольбы не доносилось из горящего дома, сколько бы полицай ни прислушивался.
Вскоре от дома остались только почерневший остов печи, останки двух человек и пепельные руины…
Мужчина и женщина отняли свои ладони от его головы.
Он застонал и посмотрел на них — в глазах у него всё плыло, он видел перед собой два белых расплывчатых пятна на фоне бесконечного пепельного океана.
На минуту он закрыл глаза и снова открыл их
Жар полыхнул внутри него.
Перед ним стояли Женщина и Мужчина.
Он поднялся, сжал кулаки и закричал:
— Я ненавижу вас! Ненавижу! Убью!!!
Он ненавидел этих людей настолько, что задыхался от этой ненависти, она полностью его захватила. Пекло сжигало его изнутри.
И он бросился на них.
Но дотронуться до них он не смог: он застыл на месте со сжатыми в кулаки поднятыми вверх руками, и перекошенным от ненависти лицом.
Серые пепельные пятна разрастались. Всё его тело, сантиметр за сантиметром, становилось пеплом, постепенно разрушаясь, осыпаясь на пепельно-песчаную поверхность этого места.
Какое-то время сквозь осыпающиеся пепельные рёбра было видно, как бьется его сердце, но и оно стало пеплом и осыпалось.
Последним, что жило в его погибающем теле, были глаза, которые с ненавистью, такой же бесконечной, как этот пепельно-песчаный океан, до последнего мгновения смотрели на Женщину и Мужчину, стоявших перед ним так тесно прижавшись друг к другу, словно они единое целое.
Когда на поверхность этого места упала последняя пепельная песчинка того, что когда-то было существом человеческого вида, Женщина и Мужчина растворились во Времени и Пространстве, и высоко-высоко, в другом Измерении, на Небе, засияли две звезды.
А глубоко внизу, пепельно-песчаная, выжженная, безжизненная пустыня, принявшая в себя горсть пепла, продолжила бездыханно лежать в вечности тьмы, пустоты, безмолвия и забвения.
Гори, гори, моя звезда!
Посвящается Голосу: моему отцу— участнику Великой Отечественной войны, выдающемуся драматическому баритону Тимофею Копыленко.
Твоих лучей небесной силою
Вся жизнь моя озарена.
Умру ли я, ты над могилою
Гори, сияй, моя звезда!
В. Чуевский*
Он очнулся от холода.
Какое-то время он просто лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к себе и к окружающему миру.
Было тихо.
Было тихо — и внутри, и снаружи.
Ещё какое-то время он еще лежал неподвижно, ни о чём не думая, только прислушиваясь к этой пустой тишине.
Наконец ему это надоело, и он открыл глаза.
Тишина действительно была пустой.
Точнее — это была безмолвная, сумрачная пустота.
Он находился в кромешной, сумрачной, безмолвной пустоте. В сумрачной, безмолвной пустыне.
Один.
Один?
Один…
Почему он один?
Кто он?
Что с ним произошло?
Почему это с ним произошло?
Сейчас день? Но, где солнце?
Ночь? Где звёзды, луна?
Что это за Место?
Сколько времени сейчас? И есть ли здесь Время?
Он снова внимательно осмотрелся: его всё так же окружала безмолвная, сумрачная, пустынная пустота.
Чувство безысходного одиночества, как молния, пронзило его смертельной болью, ему даже показалось, что в этой кромешной пустоте блеснула молния, и раздался раскат грома.
И снова наступила абсолютная, безмолвная, сумрачная, бесконечная пустота.
Он висел в абсолютной, безмолвной, сумрачной, бесконечной пустоте.
Он это понял, но почему-то это его не беспокоило, не пугало.
Его пугало другое: теперь он почувствовал себя одиноким.
Он ощутил себя одиноким в абсолютной, безмолвной, сумрачной, бесконечной пустоте, в мертвенной пустыне.
Одиночество сделало его несчастным настолько, что он застонал и схватился за голову.
Страх пришёл потом.
И это был Страх.
А за ним пришел Ужас.
Ему было страшно не потому, что он так и не понимал, где находится.
Не потому, что он висел в сумрачной пустоте.
Не потому, что он не понимал, почему он здесь оказался.
Не потому, что он не помнил — кто он такой.
Ему стало страшно от того, что он осознал, что может остаться один — навсегда.
Навечно.
Вот это его ужаснуло.
Вот это было невыносимо.
Невыносимо настолько, что его всколыхнуло еще одно чувство: он захотел прекратить эту пытку.
Пытку Вечностью Одиночества.
Но как?
Как он может прекратить её, эту пытку Вечностью Одиночества?
И тут он всерьёз задумался о том — почему он здесь?
И, правда, почему?
Он не помнил.
И кто он, в конце концов?!
Он никак не мог вспомнить себя, хоть и очень старался.
Может быть, если он сам не может себя вспомнить, ему сможет в этом кто-то помочь?
Он забеспокоился и стал осматриваться вокруг.
Окружавший его сумрак был беспросветным, и только клочья белесого тумана иногда проплывали мимо, а где-то далеко внизу, угадывалось большое, темное, расплывчатое пятно.
Ему кто-то нужен.
Но кто?
Он должен куда-то пойти.
Но куда?
Неужели здесь нет никого, нет никакой дороги?
Он никого не видел. Он не знал дороги, он не видел ее.
Теперь он ощутил жизненную необходимость в том, чтобы здесь оказался тот, у которого можно спросить дорогу.
«Ну, пожалуйста… Ну, пожалуйста… Пусть здесь будет хоть кто-то», — пронеслось у него в голове пока он судорожно озирался.
Сумрачная, мертвенная пустота оставалась безмолвной и бесконечной.
«Пожалуйста… Помогите мне… Пожалуйста, Господи… Помоги мне понять, я хочу знать, куда мне идти! Помоги!!!», — мысленно закричал он, и ему показалось, что снова, где-то в пространстве блеснула молния, и грянул гром.
Он ещё раз огляделся: сумрачная пустота молчала.
Он закрыл глаза, уже почти не веря, почти не надеясь, что его кто-то услышит — отчаяние давило его могильной плитой, он сидел так долго — боялся открыть глаза.
Когда он собрался с силами и всё же их открыл — оказалось, что он стоит на перекрестке.
Четыре едва заметные, уходящие в никуда дороги слабо мерцали в сумрачной пустоте — это одна тусклая звезда висела в высоте, и посылала вниз свои прозрачные, истончающиеся к низу лучи.
Он стоял в центре этого перекрестка, поворачиваясь во все стороны, и — никак не мог определиться, в какую сторону ему пойти. Казалось, дороги были одинаковыми, но какое-то чувство внутри не давало ему сделать шаг по какой-то из них.
Он снова и снова поворачивался на все четыре стороны, не находя в себе сил определиться, у него уже начала кружиться голова, он застыл, а потом сел там, где стоял.
Им снова овладело отчаяние.
Он уже почти смирился.
Он уже почти не верил, что помощь придет и уже почти её не ждал.
Он так и сидел в центре перекрестка, в забытьи, без мыслей, без надежды, без сил, без чувств, когда тёплый ветерок ласково погладил его по щеке.
Это прикосновение заставило его очнуться.
Бесконечная пустота уже не была мертвой и безмолвной: откуда-то издалека до него доносился голос.
Он встрепенулся, привстал и прислушался, пытаясь определить — откуда доносился звук.
Ветерок подул сильнее, и он смог разобрать слова.
«Гори, гори, моя звезда! Гори звезда приветная! Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда!» — сильный, словно мощное течение большой реки, бархатный, великолепный баритон пел с такой страстью, с таким непередаваемым чувством, как если бы это была его последняя в жизни — «лебединая» песня.
Голос пел так вдохновенно, так бесконечно прекрасно, что он заслушался, и оставался неподвижным, ловя каждое слово, каждый звук…
А когда последний звук отзвучал, и даже замерло его эхо, он ойкнул, встрепенулся, поднялся и — пошёл по той дороге, которая могла, как ему казалось, привести его к певцу.
На его счастье голос снова запел.
«Звезда любви, звезда волшебная, звезда моих прошедших дней! Ты будешь вечно незабвенная в душе измученной моей!..», — голос звучал упоительно, роскошно, давая надежду и заставляя в неё верить.
Он пошёл быстрее, потом побежал: быстрее, ещё быстрее, уже почти задыхаясь и — ужасаясь мысли, что не успеет добежать и певец перестанет петь — и он не сможет его найти.
И он останется в одиночестве.
Нет, этого нельзя допустить. И он побежал ещё быстрее.
Голос продолжал звучать, наполняя пустоту своей красотой, жизненной силой, страстью, светом…
Светом?
Он остановился и осмотрелся.
Да, действительно, с той стороны, откуда доносился голос, теперь еще мерцал свет, словно огонь свечи, освещающий сумрак. Этот свет медленно разгорался, становился всё ярче, наполняя пустыню жизнью…
Он судорожно вздохнул и побежал дальше по дороге.
Голос становился всё ближе, свет становился всё ярче, и, наконец — он их нашёл.
Перед ним на перекрестке стояло двое.
Голос и Свет.
Он добежал до них уже на последнем дыхании, остановился, прижимая руку к сердцу и стараясь отдышаться.
— Помогите, прошу вас, помогите мне… Я не знаю — кто я… Я не знаю — куда мне идти… — он произнес эти слова с трудом, задыхаясь, его голос был хриплым и показался ему чужим. Он откашлялся и отдышался. — Помогите мне, прошу. Кто я? Где я? Я не знаю дороги. Куда мне идти?
— Ты тот — кем выбираешь стать. Ты там — где выбираешь находиться. Куда идти — это твой выбор, — сказали ему Голос и Свет.
— Тогда, может быть, вы мне скажете, почему я здесь оказался? Помогите мне понять это, помогите мне найти дорогу! — он с мольбой смотрел на них.
— А куда ты хочешь пойти? — спросил его Голос. — Ты меня услышал и пришёл сюда. А теперь — куда ты хочешь пойти?
— Я… — задумался он. — Я не знаю… Может быть, вы мне поможете осознать, кто я, и тогда я пойму, куда мне идти?
— Ты — человек? — спросил его Свет.
— Я… — он запнулся и замолчал.
Действительно — он человек или нет?
Он мучительно думал, пытаясь найти внутри себя ответ на этот вопрос. И не мог.
— Пожалуйста, помогите… — попросил он Голос и Свет.
Те переглянулись.
— Он услышал тебя… — сказал Свет Голосу.
— Он увидел тебя… — сказал Голос Свету. — Мы можем ему помочь…
— Хорошо, помоги… — отозвался Свет.
«Лучей твоих небесной силою вся жизнь моя озарена. Умру ли я, ты над могилою гори, сияй, моя звезда!» — Голос снова запел так проникновенно, так искренно, что у него вдруг больно стукнуло и забилось сердце, а он даже и не ощущал, что до этого его сердце не билось.
Он вспомнил!
И закричал от горя.
…Сколько продолжалась эта битва, уже давно никто не считал — дни слились в один, непрерывный, непрекращающийся, кровавый, смертельный бой.
Две армии сошлись в непримиримой схватке.
Вдруг наступил краткий миг тишины, такой пронзительной тишины, что она казалась странной и неправильной, после несмолкаемой, бесконечной стрельбы.
Он осмотрелся — от его артиллерийской батареи осталось всего четыре орудия, остальные были разбиты, расстреляны фашистскими танками. Из всех расчетов в живых остался он один — вокруг на высоте, на поле боя и у орудий лежали мертвые бойцы.
Краткий миг передышки закончился — фашисты перешли в наступление. Он переходил от орудия к орудию, и из последних сил поднимал снаряды, заряжал пушки и стрелял по врагам.
«Сейчас, сейчас… потерпите, ребята.. наши идут… сейчас… сейчас…», — шептал он пересохшими губами. Вокруг него рвались вражеские снаряды, но он продолжал стрелять по приближающимся танкам. Три ему удалось подбить — потом закончились снаряды.
Наши уже подходили к высоте, и нужно было продержаться еще немного, ещё чуть-чуть.
Он оглянулся.
Позади него лежали мёртвые — его товарищи, его боевые братья. Двое из них из его родной станицы. Он должен продержаться — иначе, как он посмотрит в глаза их матерям? Он должен защитить свою родную землю — иначе, как он посмотрит в глаза своим землякам?
На сопку выехал фашистский танк и за ним был слышен рокот ещё нескольких.
Он посмотрел на врагов, потом повернулся к павшим товарищам, поклонился им в пояс и сказал: «Простите, если что не так…»
После он повернулся, взял гранаты — их осталось всего две, и пошёл вперед.
Он шёл навстречу вражеским танкам, вспоминая…
…напутствие отца и то, как когда-то в детстве он ему рассказывал о том, что у каждого человека есть путеводная звезда…
…мать, надевшую ему на шею перед уходом на фронт образок Архангела Михаила и перекрестившую его в спину…
…глаза жены, в которых застыли любовь и непролитые слезы…
…светлую улыбку сына и его звонкий смех, когда он подбрасывал его в воздух…
…родные бескрайние степи, запах вечерних цветов, пение цикад...
Фашистские танки остановились: они с предвкушением ждали, что же будет делать солдат, оставшийся в одиночестве? Что он может сделать теперь, когда у него не осталось ни снарядов, ни поддержки? Что он может?
Они стояли, торжествуя свою победу над этим одиноким воином.
Он продолжал идти и вот уже жерла вражеских танков смотрели прямо ему в сердце.
На один вдох он остановился, запрокинул голову и посмотрел в небо, а потом спокойно, как на учениях, бросил гранату в ближайший танк, и с удовлетворением увидел, что тот полыхнул. Потом он повернулся к другому танку, двинувшему на него — тот был совсем рядом и он не успевал бросить гранату.
Что ж…
Он выдернул чеку и бросился под вражеский танк. Последнее, что он услышал — был звук приближающейся канонады, это подошли наши танки.
Последнее, о чём он подумал — они продержались.
Его похоронили вместе с бойцами из его батареи. Над могилой установили красную звезду…
Он рыдал и не мог остановиться.
Он вспомнил свою родную станицу, свою семью, то, как они счастливо жили…
Он вспомнил своих погибших друзей, однополчан, с которыми он теперь лежал в могиле далеко от родного дома.
Он — вспомнил…
И его сердце разрывалось от горя…
А когда слезы иссякли — в его сердце воцарился покой.
Он понял, что теперь знает — кто он.
— Ты — человек, подтверждаем, — провозгласили Голос и Свет.
— Спасибо, что помогли мне вспомнить. Я рад, что смог услышать и увидеть вас. Вы мне очень помогли, спасибо! Так куда же мне идти? — спросил он снова.
— А куда ты хочешь пойти? — спросили его Голос и Свет.
— Я… — он снова задумался.
Голос и Свет переглянулись.
И Свет мягко посмотрел ему в глаза.
…Женщина, такая родная, такая любимая сидела у детской кроватки: мальчишка, лет пяти спал и светло улыбался во сне — наверное, ему снилось что-то хорошее, может быть то, как отец брал его на руки и подбрасывал в воздух.
На стене висело несколько фотографий: одна — общий снимок большой семьи, другая — была свадебной, а третья — фронтовой снимок, на котором он узнал себя. Эта фотография была перетянута черной ленточкой…
Он снова зарыдал — его сердце защемило. Но теперь — в его слезах любви было больше, чем страдания.
— Я хочу пойти к ним, — сказал он. — Но ведь я — умер? — в его вопросе было недоумение и сомнение.
— Зачем ты хочешь пойти к ним, ведь ты — умер? — спросили его Голос и Свет.
На этот вопрос он ответил не задумываясь.
— Я хочу защищать их… Я хочу им помогать, защищать и любить их! Я должен быть рядом и охранять их! — закричал он.
Он кричал так, словно это было последнее, что он сможет сделать в жизни.
В жизни?!
Его голос эхом разносился в пространстве, расталкивая собой куски тумана, разгоняя последний сумрак; от его голоса пространство становился всё светлее и, наконец — всё вокруг засияло радостным, золотым светом.
Они стояли на солнечном луче. Вдалеке, под ними, в нежной голубой дымке была видна Земля. Рядом с ними проплывали лёгкие белые облака. Вокруг них голубое небо сияло своей великолепной красотой, а над ними загорелась яркая, пылающая алмазным блеском в солнечном свете звезда.
— Я могу пойти к ним? Я хочу пойти к ним. Я пойду к ним! — Он почувствовал, что настает момент прощания. — Благодарю вас за помощь. Простите, я не спросил, кто вы?
Голос и Свет снова переглянулись.
— Мы — твой Голос и твой Свет, — они улыбнулись ему. — Ты можешь к ним пойти. Иди. Лети, ангел…
Он улыбнулся им в ответ, глубоко и счастливо вздохнул, расправил свои белоснежные, сияющие крылья и — полетел.
____________________________
*В рассказе приводятся стихи В.Чуевского, хорошо известные читателям по романсу П. Булахова «Гори, гори, моя звезда!». Если же нет — послушайте этот романс, на мой взгляд — это шедевр.