‘траница длЯ печати - Изданные произведения - В вазе букет увядающих роз... / рассказ

Рассказ Татьяны Копыленко "В вазе букет увядающих роз..." вышел в марте 2021 года в журнале "Современные записки" (издатель - Русский литературный центр, Москва).

Журнал «Современные записки» – регулярное с 2020 года издание, в истории которого теперь не только выдвижение на Ивана Бунина на Нобелевскую премию и бэкграуд публикаций лучших писателей прошлого. Теперь, это издание по праву можно считать вновь актуальным.

Шторы были раскрыты полностью, и рассветное солнце свободно проникало в уютную гостиную. В его прямых, настойчивых лучах, пока только прозрачно-серых, ещё не набравших свой неповторимый золотой сияющий свет, кружились пылинки, танцуя и неслышно оседая на мебели, антикварных статуэтках и лампах, украшавших её; на белом кабинетном рояле и аккуратно расставленных на нём фотографиях в изящных рамках; на вазах из тонкого фарфора, в которых капризно теснились свежие чайные розы…

Гостиная была просторной, с высоким потолком, украшенным узкими полосками лепнины, и ещё ей добавляли «воздуха» обои нежного жемчужного цвета с затейливым тиснением и огромные французские окна, открывавшие восхитительный вид на пышный розовый сад, и чуть дальше — на росшие с одной стороны этого розового великолепия абрикосовые деревья.

Сладкий, тонкий, время от времени уносимый лёгким ветерком, но всё же устойчивый аромат роз, смешиваясь с запахом спелых медовых абрикосов, добавлял уединенно стоявшему среди розового царства небольшому двухэтажному особняку изумительные по своей утонченности ноты покоя и роскоши.

Абрикосы, всего несколько деревьев, были посажены когда-то её отцом на краю небольшого, но роскошного в своей красоте, благоухающего розового сада, именно ради этого аромата. Она любила им дышать.

Ей особенно нравилось сочетание аромата роз и запаха спелых абрикосов в те дни, когда летний зной накрывал всё пространство своим жарким покровом, словно опуская на сцену тяжелый, немного пыльный, бархатный театральный занавес, а ветер замирал без единого движения.

Абрикосы быстрее наливались медовым соком и «разморенные» солнечным жаром щедро отдавали весь свой запах, он смешивался с ароматом роз и густо висел в воздухе, позволяя дышать им, наслаждаясь каждым вдохом… каждым вдохом… каждым вдохом…

С другой стороны розового сада начинался молодой, но уже тенистый лес, в нем жили и радостно пели птицы, а ежевика и малина живописно, в художественном беспорядке ласково оплетали деревья. Иногда она срезала несколько ягодных веток и украшала ими дом.

На «границе» — там, где песчаные дорожки сада переходили под благодатную тень леса и растворялись в его зеленых тропинках, — стояли качели, которые она помнила с самого раннего детства: на них её качал отец.

Она любила взмывать как можно выше, почти к самому небу — и чувствовать себя птицей. Она не боялась высоты и всегда знала, что может летать в полной безопасности столько, сколько захочет и так высоко, как нравится — ведь рядом был отец.

Отец был всегда в ее жизни, ей казалось, что она помнит его чуть ли не с самого первого дня своего рождения. Он был для неё как воздух, который — данность; она была для него как воздух, который — данность; и ощущение внутренней нераздельной общности, всегда сопровождавшее их с отцом, было таким же естественным и непреходящим.

С третьей стороны сада, рядом с деревянными мостками, спускавшимися к реке, стояла беседка, также увитая розами и — виноградом.

Как так получилось, откуда здесь взялся виноград — никто не помнил, а розам и винограду «родословная» была абсолютно безразлична — зато им было так хорошо вместе, что каждый сезон их дружные побеги густо оплетали беседку, давая ей тень и прохладу.

Внутри беседки стояла удобная скамейка из выбеленного дерева с высокой резной спинкой и широкими подлокотниками. В тёплое время года сюда приносили подушки и книги — чтобы с комфортом можно было или почитать о приключениях капитана Блада или Хомы Брута, а потом в вечерних сумерках дома со смехом «пугать» друг друга криком «Подымите мне веки!»; или она могла, уютно положив голову на плечо мужа, молча о чём-то думать, глядя на спокойное течение реки. Она любила так сидеть в безмятежности и счастье…

Иногда ветер приносил в эту безмятежность негромкие звуки рояля – в их семье все умели и любили музицировать.

Особенно же она любила, когда они с мужем спускались по слегка прогибающимся, поскрипывающим деревянным мосткам вниз, на берег реки и шли вдоль течения, утопая ступнями в желтом горячем песке, или просто лежали на прогретом летним солнцем берегу, глядя в небо.

Когда она думала о муже, то чаще всего вспоминала его «летним»: белая рубаха, свободные светлые, подвернутые чуть выше щиколоток штаны, босые ноги, выгоревшие на солнце светлые кудри, легкий загар, веселые синие глаза и – улыбка.

Улыбка — родная, немного шальная, искренняя и открытая. От его улыбки у неё сладко ёкало и замирало сердце, и она улыбалась ему в ответ. Она улыбалась постоянно — и когда его видела, и когда думала о нём. Постоянно…

Их «родовое гнездышко», как называл отец небольшой двухэтажный особняк с французскими окнами, белым роялем и фотографиями; с розовым садом и абрикосовыми деревьями; с тенистым лесом, наполненным птичьим щебетом, малиной и ежевикой; с качелями, беседкой, скамейкой, подушками и книгами; с деревянными мостками, спокойной рекой, горячим песком — было неприкосновенным для всякого зла.

Отец и муж утром уезжали на службу, и вечером возвращались домой, а иногда — уезжали в долгие поездки.

Их повседневный быт был простым, она справлялась с ним, особо не замечая хлопот. Её душа, сердце и мысли были заняты совсем другим.

Она садилась у окна, а в жаркие дни — на скамейку в беседке, и — ждала, мечтая о моменте встречи, предвкушая его, тихо этим наслаждаясь.

Возвращаясь из поездок они привозили ей безделушки, сувениры, смешные камешки: образцы новых пород в форме лошадок (но это были не просто лошадки, а, конечно же, исполняющие желания Коньки-Горбунки или Сивки-Бурки), или в форме лягушек (не просто лягушек, а обязательно — Царевен) или… просто кусочки красивых самоцветов.

На белом рояле прибавлялось фотографий — из разных удивительных мест, где им приходилось бывать: двое мужчин, таких разных и таких родных, улыбались ей и приветственно махали руками, или корчили друг другу смешные рожицы, или с сосредоточенным видом сидели в палатке за шахматной доской, или лезли куда-то в горы или под землю по каким-то очень важным делам...

Но больше всего ей нравилась фотография, на которой они были запечатлены все вместе: она в длинном, белом, легком, летнем платье сидела на скамейке в беседке, позади нее стояли отец и муж — она, улыбаясь, держала обоих за руки, прижимая их ладони к своим щекам, а вьющиеся розы и виноград спускались к ним сверху, словно желая быть увековеченными на семейной фотографии, добавляя ей своим присутствием изысканности и умиротворения.

Вчерашний день был как раз таким, как она любила — особенно жарким. Казалось, что солнечные лучи плавятся от собственного жара и стекают золотыми каплями на деревья и цветы, а воздух, пропитанный изумительным, вязким, сладким абрикосово-розовым ароматом, можно резать и подавать на десерт…

Шторы были раскрыты полностью, и рассветное солнце свободно проникало в уютную гостиную. В его прямых, настойчивых призрачно-серых лучах, кружились пылинки, танцуя и неслышно оседая пеплом на мебель, антикварные статуэтки и лампы; белый кабинетный рояль и аккуратно расставленные на нём фотографии в изящных рамках; на вазах из тонкого фарфора, в которых безнадежно теснились поникшие чайные розы…

Воздух благоухал, но к его привычному аромату примешивался еле уловимый запах тления. Этот запах становился всё сильнее, он распространялся всё дальше, незаметно, вкрадчиво, но безвозвратно захватывая пространство, поглощая его, вытесняя собой аромат садовых роз и абрикосов...

Она сидела на лавке в беседке, из-под её прикрытых век текли слёзы, прозрачными дорожками сбегая по щекам и капая с подбородка на белое летнее платье… все реже… все реже…

Тонкими руками, постепенно становившимися такими же прозрачными, как и рассветные лучи, она с нежностью прижимала к груди белый лист письма...

Строчки были написаны неровно, а от последней буквы наискосок к низу листка тянулась длинная чернильная линия — это, выполнив последнее желание хозяина, вместе с зажатым в пальцах пером ослабевшая, уже мёртвая рука мужа упала на госпитальную койку…

Сколько раз за ночь она перечитала эти прощальные строки, словно ища в них что-то, на что-то тщетно надеясь?

Она замерла на скамейке, слёз уже не было, она их все выплакала за эту ночь, а еще влажный, уже не нужный батистовый платок лежал в пыли на земле у её ног.

Всё это вчерашнее великолепие, потеряв свои краски, звуки, запахи, всё глубже погружалось в оцепенелый, отрешённый от всего земного, безмолвный, бездыханный сон, становясь навеки — прошлым…

…только на «границе» сада и леса беззвучно покачивались качели и словно ниоткуда, а может быть — с небес, ветер иногда приносил негромкие звуки рояля, а на песчаном берегу появлялись и исчезали, словно сдуваемые горячим летним ветром, две цепочки легких, невесомых следов...

Прочитать о презентации журнала можно здесь.